Эльвира ЧАСТИКОВА.  «По пятому пути – из Брянска…»

Стою на платформе в ожидании электрички на Москву. Из репродуктора настойчиво объявляют: «По пятому пути – поезд из Брянска». Как ответил бы Владимир Высоцкий: «Но мне туда не надо». Сегодня, пока… Хотя есть, кого навестить, а уж повспоминать-то, да вырулить на семейные предания!

Во время Отечественной войны моя тётушка, старшая мамина сестра, Ефросиния Васильевна Федина, работала фельдшером на железнодорожном узле на станции Навля, Брянской области. И всех она, безотказная, спасала от хворей: уколами, пилюлями, заботой, лаской и словом. Не удалось, однако, спасти батюшку с матушкой, не перенесших оккупационного режима, стресса, ужасов. Похоронила, оплакала. Война беспощадна. Её муж, не прожив и половину полноценной жизни, пал на поле боя. А брат Андрей воевал, не зная ещё, что родителей уже нет. Родные в Навле поддерживали, вместе полегче. Сестра Ксения, моя мама (до моего, правда, рождения), находилась с детским домом, в котором работала воспитательницей, в эвакуации на Урале. Удивительно, что письма писали, и они, несмотря ни на что, доходили в такие годы. Но от горьких вестей частенько друг друга оберегали, не всё спешили сообщать. Боли и так было через край!

Брянщина, как известно, — край лесной, партизанский. Вот и Ефросиния Васильевна помогала «лесному братству», чем могла: снабжала лекарствами, передавала что-то из скудной провизии и предметов быта, кое-какую одежонку… Через кого? Связным был полицай (рисковый честный человек), но никто не должен был знать о его опасном положении. Она знала, но держала рот на замке, ведь и свои могли донести, случалось… Однажды ночью он постучался к ней:

— Васильевна, надо уходить в лес, — сказал, — придут за тобой, виселица-то уже готова. Тебя и молодую учителку – того, вздёрнут.

— Надо ж её предупредить, Саня!

— Как жешь, уже! Да не хочет, не верит, вытолкала меня… А толочь воду в ступе-то некогда, давай и ты торопись!

И отвёл её этот Саня заповедными тропами к партизанам. В спешке много ль с собой захватишь? В посильный узелок побросала медикаменты да какие-то пожитки. Всё сгодилось потом — вместе с её умением врачевать и выхаживать.

Бойцы ходили на задание, взрывали немецкую технику, поезда, помогали фронту. Какой ценой и представить нельзя! Вечно в голоде, холоде, антисанитарии, без крова… Говорят, на войне не болели. А обморожение, фурункулёз и всё прочее? Просто некогда было, да и попросту нельзя, думать о своём, телесном! Сколько моей тёте пришлось партизанить, я сейчас точно не вспомню, но не забыть её рассказа о том, как, освободив Навлю, их выводили, полуживых, из леса. С раздувшимися от голода животами, с галлюцинациями… Дома они узнавали последние «новости» про расправы фашистов, особенно, как на трёхметровой высоте, на виселице, долго развевались по ветру длинные косы молодой учительницы.

Ефросиния Васильевна последние свои годы доживала у меня, младшей племянницы, рядом со своей сестрой Ксенией, моей мамой. Однажды ей пришлось съездить в Брянск (хотя она часто и до этого навещала там родных, дорогие места и могилы) на суд, чтобы выступить в защиту Сани, бывшего полицая, и отстоять его доброе имя. Война могла не оставить потомкам и этого.

Как она долго аукалась! Сёстры постоянно вспоминали своего младшего брата Шурика, мальчишку ещё, не достигшего мобилизационного возраста, подорвавшегося на мине недалеко от дома в конце Отечественной. Сколько же было пролито слёз, не осушаемых временем! Утешались тем, что с войны в свою семью с тремя дочками вернулся хоть средний брат Андрей. Мужчин сильно покосило, каждый был на вес золота, а для родных – свет в окошке!

Сама Ефросиния Васильевна прожила 89 лет, многое перевидала на своём веку. Не ожесточилась в бедах, оставаясь добрым и щедрым человеком. Царствие ей небесное! Она похоронена в Обнинске, на Кончаловском кладбище, рядом с железной дорогой. Какие сны навевают ей проносящиеся мимо поезда …из Брянска или в Брянск? Только бы мирные!